Как один человек добивается колоссальных общественных изменений

Американцы любого возраста, общественного положения и нрава постоянно образуют всевозможные сообщества. Религиозные, моральные, серьезные, пустячные, общедоступные и элитарные, большие и маленькие. Они делают это для обсуждения вопросов устройства школ, организации увеселений, строительства церквей, распространения книг — для миллиона активностей. Если нужно внедрить людям какую-либо истину или пробудить какие-либо чувства, подав массовый пример, то лучший способ это сделать — создать сообщество.

Этот факт заметил французский аристократ Алексис де Токвиль, во время своего первого визита в Штаты в 1831 году. Этот факт также четко осознавал и другой человек — Мэри Ласкер: человек, который мобилизовал на борьбу с раком все американское общество в середине прошлого века.

Мэри Вудард (будущая Ласкер) родилась в 1900 году в Висконсине. Отец был процветающим местным банкиром. Мать работала продавщицей в универсальном магазине в Чикаго. Быстро поднялась по профессиональной лестнице и стала самой высокооплачиваемой работницей магазина. Умение торговать было ее природным талантом. Позднее она занялась продвижением благотворительных начинаний и общественных проектов. Вместо одежды стала продавать идеи. “Она могла продать все, что угодно”, — вспоминали друзья.

Мэри изучала искусство продаж в 1920-е годы. Окончила колледж и устроилась на первую работу в нью-йоркской галерее. Продавала европейскую живопись за комиссионные. В середине 1930-х годов основала собственное предприятие. Продавала сетевым магазинам выкройки и дешевые модели готовых платьев. Мэри выбрала правильный момент. В 1940-х годах все больше и больше женщин выходило на работу. Товары массового потребления пользовались огромным спросом. Ни Депрессия, ни Вторая мировая не отразились на ее бизнесе. К концу 1940-х годов она стала влиятельной предпринимательницей и известной фигурой нью-йоркского общества.

В 1939 году Мэри познакомилась с Альбертом Ласкером, президентом чикагского рекламного агентства «Лорд энд Томас». Он был прирожденным гением рекламы. Изобрел новую стратегию — «продажа через печать». “Реклама — всего лишь носитель информации, и чтобы публика ухватила суть, информация должна подаваться в самой первичной, простой форме” - утверждал Альберт. Со временем, разновидность этой идеи оказала глубокое и длительное воздействие на кампанию по борьбе с раком.

Мэри Ласкер исполнилось сорок. Она решила найти себе благотворительный проект и повторить путь своей матери: от деловой женщины к общественной деятельнице. Найти стоящий проект ей помогла личная история. Она запомнила 3 случая из своей жизни.

1. В детстве она перенесла тяжелую дизентерию. Болезнь проходила тяжело. В один из дней к ним в дом пришел друг семьи. Он посмотрел на нее и ужаснулся. Чуть позже Мэри услышала, как он говорит ее матери слова сочувствия: “Боюсь, она не оправится…».
2. В другой раз она с матерью поехала навестить прачку, которая работала на их семью. У нее был рак молочной железы. Ей удалили обе груди в результате радикальной мастэктомии. Мысль о том, что грудь отрезали, поразила Мэри. «Совсем-совсем отрезали?», — спросила она у матери. В тот же момент она осознала, что от рака умирают не всегда.
3. И наконец, Мэри попала в больницу с жестоким гриппом, когда училась в колледже. Смертоносная пандемия «испанки» в 1918 году опустошала города и села. Ласкер выжила. В тот год от испанки умерло 600 000 американцев и почти 50 млн. человек по всему миру.

Все эти случаи объединяло одно - способность медицины противостоять смерти. Ласкер мечтала высвободить еще не реализованную и не совсем понятную мощь медицинских исследований. Направить ее на борьбу с болезнями.

В 1939 году мать Мэри перенесла сердечный приступ, а потом инсульт и паралич. Ласкер написала главе Американской медицинской ассоциации. Она хотела узнать как можно больше о методах лечения. Ее возмутили нереализованные возможности медицины и недостаточные знания врачей. “Это казалось оскорбительным. Другие болезни поддавались лечению, а инсульт нет. Люди ведь не всегда от них умирают. Этому должно быть объяснение”, — вспоминала Мэри.

В 1940 году ее мать умерла после малоуспешного курса реабилитации. В Мэри вскипели гнев и возмущение, которые копились годами. «Я решила дать отпор сердечным заболеваниям и раку так же, как иные дают отпор греху”, — сказала она одному репортеру. Мэри Ласкер решила искоренять болезни проповедью. Люди не верили в важность общенациональной стратегии борьбы с раком.

Первым обращенным был ее муж. Альберт Ласкер стал ее партнером, советником, стратегом и сообщником. Он сказал ей, что финансовые возможности для ее инициатив практически безграничны. Мэри понравилась идея преобразования панорамы мед исследований при помощи полит лоббирования и сбора средств на высоком уровне.

Ласкеры были профессиональными общественниками. Так же, как бывают профессиональные ученые или профессиональные спортсмены. Они умели продвигать нужные им идеи, писать письма, устраивать приемы, убеждать, привлекать к себе сторонников, вести переговоры, вовремя произносить нужные имена, заключать сделки. Разветвленность их социальных связей помогла им привлекать частные и правительственные деньги. Они основали “Фонд Альберта и Мэри Ласкеров”.

Мэри посетила офис Американского общества по контролю раковых заболеваний (АОКРЗ) в Нью-Йорке. Хотела выяснить, что именно они делают и как ее фонд может помочь. Визит не вдохновил. Общество оказалось закоснелым манхэттенским светским клубом, замкнутым, ограниченным и тихо загнивающим. Из бюджета в четверть миллиона долларов на исследования почти ничего не тратилось. Сбором средств занималась сторонняя организация, представители которой не входили в совет директоров. Мэри жестко раскритиковала увиденное. Она понимала, что врачи понятия не имеют как распоряжаться бюджетными деньгами. Бизнесмены из них никакие. О больших рекламных кампаниях для привлечения средств и речи быть не могло. Это бессмысленно с таким управлением. Нужно было все перестраивать.

Первостепенная задача — привлечь к раку внимание общественности. Ласкер обошла все журналы и газеты. Выбрала тот, который глубже всего проникал в окопы духовного мира американцев - журнал “Ридерс дайджест”. В октябре 1943 года началась публикация серии статей о диагностике и выявлении рака. Через несколько недель редакцию затопил поток открыток, телеграмм и писем. Люди рассказывали свои истории, делились переживаниями и присылали пожертвования. За несколько месяцев редакция получила тысячи писем и около 300 000 долларов пожертвований. Это сумма на 50 000 долларов превысила годовой бюджет Американского общества по контролю раковых заболеваний.

После такого большого отклика, Мэри решает тщательно пересмотреть работу АОКРЗ. Разрозненные действия нужно собрать в пучок и подготовить организованную группу для атаки на рак. И АОКРЗ становится такой инициативной группой. В совет директоров Общества вступает Альберт Ласкер. Спустя время он зовет на помощь выдающегося специалиста в области рекламы Эмерсона Фута. Фут возмущен устаревшими методами деятельности общества. Он создает план немедленных действий и превращает “закостенелый” клуб в высокоорганизованную группу влияния. Для “превращения” ему потребовались люди действия: бизнесмены, продюсеры, администраторы, специалисты по сбыту лекарственной продукции, юристы. Друзья и знакомые из обширной сети полезных связей Ласкеров. Это был новый взгляд на состав совета директоров, в котором до этого присутствовали только биологи, эпидемиологи, исследователи и врачи.

К 1945 году представители немедицинских профессий заняли почти все места в совете директоров АОКРЗ. Новоприбывших окрестили «Общественная группа». И эта группа, в скором времени, переименовала организацию в Американское онкологическое общество (АОО).

До прихода Ласкеров в АОКРЗ вся интеллектуальная мощь тратилась на составление подробных меморандумов. Составляли стандарты лечения рака для практикующих врачей. В этом не было смысла, так как никакого лечения, по факту не существовало. После прихода Ласкеров основной деятельностью стала реклама и организация сбора средств.

Достижения Общества за год:

• установили 3 000 плакатов для витрин
• разместили 12 000 плакатов в общественном транспорте
• установили 165 000 коробок для сбора мелочи
• наклеили 1,5 млн наклеек на окна
• раздали 9 млн. просветительских листовок

Сторонняя организация, которая занималась сбором средств в АОКРЗ сложила полномочья. На ее место пришла отлаженная машина по сбору средств. Сумма пожертвований нарастала стремительно:
1944 год — $800 000.
1945 год — $4 млн.
1947 год — $12 млн.

Приток денег и смена курса вызывали неизбежные конфликты между прежними и новыми членами общества. Президент АОКРЗ, который приветствовал присоединение Ласкера к группе, теперь чувствовал, что его оттесняют в сторону. Жаловался, что лоббисты и сборщики средств действуют агрессивно, напористо и непродуманно. На ежегодном собрании АОКРЗ в 1945 году под давлением “Общественной группы” он неохотно ушел в отставку.

Совет директоров переизбрали. Фута и Ласкера было не остановить. Они полностью переписали устав и конституцию Общества. Сделали это быстро, отражая произошедшие перемены и подчеркивая приоритеты организации по части лоббирования и сбора средств. Один из членов совета совета директоров отправил Мэри телеграмму. Там он изложил новые правила. Весьма необычные для научно-исследовательской организации: «В комитет должно входить не более четырех профессиональных медиков и ученых. Президентом должен быть представитель общественности». В этих двух предложениях резюмируются экстраординарные перемены, произошедшие в АОО.

Организация превратилась в мощную и неумолимую силу под руководством «Общественной группы». Целью группы была широкомасштабная кампания по сбору средств и привлечение внимания общественности. Центром этого коллектива стала Мэри Ласкер, а все активисты движения получили прозвище «ласкериты».

За пять лет Мэри Ласкер возродила Общество по борьбе с раковыми заболеваниями. Ее «инициативная группа» работала в полную силу. Ласкериты выбрали себе и более серьезную цель — конгресс. Они планировали получить поддержку на федеральном уровне. Все понимали — если это произойдет, то масштаб битвы с раком возрастет до астрономических размеров.

«Должно быть, вы первой из всех поняли, что битву с раком следует начинать в залах конгресса, чтобы потом продолжить ее в лабораториях и больницах», - обращалась к Ласкер одна из активисток движения, которая перенесла рак груди. В то же время Мэри осознала неизбежное — борьба все же должна начаться в лабораториях и только потом в конгрессе. Ей нужен был еще один союзник. Представитель научного мира, который сможет инициировать движение за выделение фондов на развитие науки. В команду к рекламщикам и лоббистам нужно добавить надежного научного спонсора. Авторитетного доктора, который узаконит присутствие других докторов от пиара. В идеале, он должен заниматься исследованиями рака и в то же время стремиться к выходу на гос.арену. Такой человек был. Его звали Сидней Фарбер.

К тому моменту Сидни Фарбер был известен по всей стране. Благодаря своим антифолатам и прогрессу в борьбе с лейкемией. Директор национального онкологического института рассказал Ласкер о бостонском враче. О его нестандартных методах и успехах. Мэри заворожила идея Фарбера. Химиотерапия для лечения рака это что-то новое. Они начали переписываться. Обсуждали массивную координационную атаку на рак.

Спустя время, Ласкер стала “завсегдатаем на Капитолийском холме”. Она была частью каждого комитета, каждой рабочей группы, где обсуждалось здравоохранение. А с ней и Фарбер. В глазах конгрессменов он был воплощением типичного медика-клинициста. После встреч с ним все были под впечатлением. Он говорил о медицине с “миссионерским жаром”. Сомнений не оставалось.

Фарберу нужны были политические деятели, а ласкеритам — ученый стратег. Фарбер и Ласкер встретились как два искателя сокровищ. И у каждого была половина карты.

Мэри продолжала уверенно вещать о великой цели. Постоянно цитировала СМИ и задавала риторические вопросы. Ее помощники просматривали все нью-йоркские газеты. Вырезали все статьи, где упоминался рак. Ласкер читала это. Оставляла заметки и комментарии на полях. Потом отправляла это ласкеритам. Материалы тут же растаскивали на цитаты.
Ласкер и Фарбер стали не просто приятелями, а идейными друзьями. Фарбер назвал их противораковую кампанию “крестовым походом”. Они были уверены, что это самая масштабная научная битва века. И скоро они найдут лекарство.

Ставки были велики. Осложнялось все тем, что стратегия Мэри шла вразрез с общепринятой моделью биомедицинских исследований пятидесятых.
Ведь раньше как было?

В 1941 году создали организацию — управление научных исследований и разработок (УНИР). Изобретали там новые военные технологии. Происходило вот что: Собирали лучшие научные умы США, которые до этого занимались фундаментальными научными исследованиями. В УНИР считали, что такие исследования — это расплывчатые и бесконечные изыскания в основополагающих научных областях. Считали их роскошью мирного времени. А сейчас война. И она требует целенаправленных действий. Нужно создавать новое оружие и технологии. Такие, которые можно применить на поле боя. Так вот, этих фундаментальных ученых собрали вместе. Четко сформулировали цель, поставили сроки и распределили на команды.

За три года они создали:

• ультразвуковые локаторы
• радары
• радиоуправляемые бомбы
• танки-анфибии
• отравляющие газы
• систему расшифровки вражеских военных кодов
• атомную бомбу (Манхеттенский проект)

Газеты трубили о том, что “чародеи-ученые” сотворили настоящую технологическую магию. Манхэттенский проект перевернул представление о правильной модели научных исследований. Нью-Йорк таймс писал: “В одиночку, примадонны от науки потратили бы на изобретение атомной бомбы не меньше полувека. Но, был выбран верный путь.

Формулирование проблемы, четко спланированные действия и совместные усилия команды под компетентным руководством. Именно поэтому мы сделали невозможное всего за 3 года. И только поэтому. А на праздном желании удовлетворить собственное любопытство далеко не уедешь”. Так, постепенно родилась новая модель государственного руководства научной работой. Исследования начали проводиться со строго заданными целями, временными рамками и критериями. Один ученый назвал это “Наука лобовой атаки”. Она и обеспечила такой технологический скачок во время войны.

И тут все меняется. Появляется Вэнивар Буш — новый директор УНИР. В 1945 году Буш отправляет президенту свой знаменитый отчет. Там он рассказывает о концепции научных исследований, которые должны сменить военную модель. Он предлагает сосредоточиться на общих знаниях и пониманиях законов природы. Такие общие знания помогают найти ответ на огромное количество практических задач. При этом, могут и не давать полного ответа ни на одну из них. Фундаментальные исследования ведут к новому знанию. Накапливают научный капитал и формируют фонд. А оттуда можно черпать практические применения этого знания.

Буш указал на то, что американские изобретатели в 19-м веке продвинули технику далеко вперед. А произошло это потому, что они опирались на фундаментальные открытия европейских ученых. Буш: “Атомная бомба хоть и была собрана у нас, но в интеллектуальном смысле — это результат достижений европейской довоенной физики и химии. Если нация и дальше будет рассчитывать на фундаментальные знания других народов, то отстанет в индустриальном прогрессе. И, несмотря на свои технологические таланы, проиграет битву за первенство в мировой торговле”.

Буш подытоживает — “лобовые атаки” хороши на фронте. В мирное время наука по заказу не делается. Исследователям нужно дать полную автономию. А в приоритет поставить познание ради познания.

Политикам понравился план. Уже в 1950-м они создают национальный научный фонд (ННФ) в поддержку научной самостоятельности. Постепенно он превращается в идеальное сочетание государственных денег и научной независимости. Зарождается новая культура исследований — долгосрочных и фундаментальных. Полная противоположность узконаправленному поиску лечения и способов предотвратить заболевание. Новая культура быстро укореняется в ННФ. А оттуда идет дальше — в Национальный институт здравоохранения (НИЗ).

Для ласкеритов это предвещает глубинный конфликт...

Помимо этого, произошло еще два поворотных события. Они навсегда изменили характер “крестового похода”.

Первое. В 1951 г. у Альберта Ласкера обнаружили рак толстой кишки. Хирурги удалили опухоль, но она дала метастазы в печень и соседние лимфоузлы. Операции были бессмысленны. Мэри искала любые способы лечения. Даже самые малоизученные. Но, безрезультатно. В середине 1952 Альберт умер. На время Мэри пропала с радаров.

Через год она вернулась. Ее календарь был переполнен благотворительными встречами, балами и бенефисами. Она была хладнокровна и решительна. Но, что-то изменилось. Это был уже другой человек. Как будто в ней что-то сломалось и закалилось заново. Теперь, она не просто говорила о том, что с раком нужно бороться. Она хотела возглавить эту битву. Теперь это личное.

Второе. Сидни Фарбер тоже перенес рак. В середине пятидесятых его прооперировали. Точная дата неизвестна, так как Фарбер скрывал болезнь. Он не хотел объединять свой недуг с глобальным походом на рак. Всегда избегал публичных разговоров о своем здоровье. После операции он изменился. Его противораковая кампания стала настойчивее.

Так, для Фарбера и Ласкер рак превратился в реальную угрозу. В то, с чем они лично столкнулись. “Чтобы вылечить рак, необязательно до конца понимать его природу. Мы же знаем историю медицины. Многие препараты применяли десятилетиями, хотя не до конца знали как они работают. Главное ведь найти лекарство. Помочь людям. Раковые больные на последних стадиях не могут ждать. Они умрут в этом году, если мы ничего не сделаем”, — настаивал Фарбер. Ни он ни Мэри больше не могли ждать.

Они считали, что для борьбы с раком нужна узконаправленная и организованная деятельность. Та же, которая реализовала Манхэттенский проект. Ласкеритов окрыляла идея создать такой же амбициозный проект, но для исследований рака. К тому моменту “бушевский” культ свободных исследований закостенел и превратился в догму. Для начала битвы с раком эту догму нужно было сломать.

Первым шагом было создание группы по поиску новых антираковых препаратов. В середине пятидесятых ласкериты протолкнули через сенат свой законопроект. Национальный институт онкологии (НИО) начал разрабатывать программу по поиску лекарств для химиотерапии. К нему подключился Национальный центр онкологической химиотерапии (НЦОХ). Работа кипела.

За 10 лет они протестировали:

• 83 000 синтетических веществ
• 150 000 продуктов ферментации
• 70 000 веществ растительного происхождения

Вещества тестировали на мышах. Их понадобилось примерно 10 млн.

Фарбер был в восторге. В то же время считал, что они двигаются очень медленно. Он писал Ласкер: “С одной стороны, мне нравится энтузиазм людей, которые приходят в программу. Их интерес довольно искренний. Но! Дело движется очень медленно. Надоело смотреть на то, как каждый новый исследователь радостно открывает Америку”.

Фарбер начинает собственные эксперименты параллельно с программой. Поиски продолжались по всем фронтам.

Прошло десять лет. За это время не только Фарбер копал вглубь. Другие врачи тоже включились в гонку. Пробовали разные методы, выдвигали гипотезы: вирусная природа рака, облучение, радикальная хирургия, облучение + щадящая хирургия, высокотоксичная терапия ВАМП. Результаты были, но все это нужно структурировать.

Фарбер наблюдал. Ему было очевидно — за всеми этими изысканиями маячит фундаментальное объяснение природы рака. Объяснение, которое связывает причину болезни и метод ее лечения. Многие исследователи просили терпения и времени. А программа НИО подходила к концу.

“Мы пока не нашли лекарство от рака. У нас есть десять новых препаратов. Да, они эффективнее тех, которые применяли до начала программы. Но, разница не очень большая. Они продлевают жизнь пациента, облегчают его самочувствие. Но на этом все”, — признавал директор НИО.

Фарбер понимал, что слова директора НИО могут обрубить любое финансирование в будущем. Это катастрофа. Ведь решение почти у них в кармане. Он написал Мэри и объяснил ей положение дел. “Плацдарм для масштабной битвы готов. Нельзя упускать такую возможность”, — настаивал он.

Мэри начинает действовать. Она пишет открытое письмо в конгресс:
“Мы до сих пор не получили адекватное финансирование. О какой целенаправленной работе можно говорить, если мы даже не можем запустить большую пиар кампанию? Есть несколько потрясающих исследований. Это прорыв. Нам нужны деньги, чтобы структурировать эти знания. Только так лекарство будет найдено”, — обратилась к конгрессу Мэри.
В конце 60-х выходит книга профессора фармакологии Соломона Гарба: “Лекарство от рака: национальная цель”. Она привлекает внимание общественности. Основная идея книги: исследователям рака пора объединиться, только так можно найти лекарство; нехватка финансирования — проблема, о которой обычно молчат; важно объяснять, как будут потрачены деньги, на какие проекты и почему; важно объяснять откуда возьмутся талантливые ученые и технический персонал, способный выполнять такого рода задачи.

Эту книгу называли “трамплином к успеху”. Гарб прописал ту же стратегию, какую продвигали ласкериты. Гарб превратился для них в мессию, а его книга стала библией движения.

К концу 60-х у ласкеритов были почти все элементы религиозного движения: пророк, пророчество и книга. Пророк — Мэри Ласкер. Пророчество — успехи Сидни Фарбера в лечении детской лейкемии. Книга — “Лекарство от рака” Соломона Гарба. Не хватало последнего элемента — откровения. Нужен был знак, который поразит воображение общественности. И он появился.

20 июля 1969 года пятнадцатитонный космический корабль США приземлился на Луне. Это событие стало моментом подведения итогов. Нью-Йорк таймс писали: “Несколько миллионов лет для эволюции — короткий миг. Только представьте насколько грандиозное это свершение [высадка на Луне], если учитывать, что человек совсем недавно был в первобытных дебрях. Сегодня он уже покоряет Космос. Все это — лишь подтверждение неопровержимого факта — человеку подвластно все. Он может добиться всего, чего пожелает…”.

Ласкериты и мечтать не могли о таком символе. Это именно то, что им нужно: тщательно спланированное усилие, которое достигает цели в рекордные сроки. Символизма добавила фраза конструктора программы “Аполлон”. Его спросили: “С какими научными трудностями вы столкнулись при разработке программы?”. Он ответил коротко: “Тяга”. После этих слов полет на Луну превратился в простую технологическую задачу. Не сложнее, чем проектирование более мощного реактивного двигателя: сделайте его побольше, нацельте на Луну и полетели.

Активисты движения первыми ухватились за эту аналогию. Они верили — для начала активных действий не хватает только тяги. Этот толчок вверх увеличит размах их усилий и направит ученых прямо в цель.

“Тягу” искали недолго. В своих письмах Мэри писала: “Разве успехи Фарбера в лечении детских лейкозов и многочисленные революционные методы других ученых — не движение “вверх”? Это и есть те робкие шаги в неизведанном космическом пространстве. Война с раком — это покорение космоса. Но не внешнего, а внутреннего”. Так, высадка на Луну стала переломным моментом в характере крестового похода на рак. Но на это повлияло еще одно событие. Ласкериты лишились поддержки в сенате.

Сенатор от штата Алабама уходит в отставку. Он был самым преданным соратником Ласкер. Поддержки больше нет. Но это еще не все. У Фарбера тоже был союзник — бостонский сенатор Эдвард Кеннеди. В 1969 году он попадает в аварию по своей вине и скрывается. Его приговаривают к условному сроку. Это был последний удар. “Мы оказались в наихудшем положении. Грубо говоря, вернулись туда, где были в начале 50-х. В то время, когда у нас не было друзей в сенате. Нам сочувствовали, но сделать ничего не могли”, - вспоминала Мэри.

Время закулисных политических игр закончилось. Нужно полностью пересматривать стратегию крестового похода. Ласкериты знали, что делать — они переходят к мобилизации всего населения США.

Высадка на Луне изменила представления ласкеритов о своей стратегии влияния. Но важнее то, что и население уже по-другому смотрит на науку. Никто не сомневается: если уж до Луны долетели, то и рак победят. Ласкериты пишут знаменитое предрождественское обращение президенту Никсону.

9 декабря 1969 года в “Вашингтон пост” появляется обращение к президенту: ласкериты убеждают его в том, что он может искоренить рак; приводят статистику смертей за год; опираются на слова авторитетного Фарбера о том, что они на пороге открытия лекарства; сравнивают задачу по поиску лекарства с проектом “Аполлон”; призывают его подумать о потенциальных смертях от рака при выделении бюджетов на следующий год; в цифрах показывают, сколько американцев умрет, если он не воспримет рак всерьез. “У нашей нации есть деньги в одной руке и способности в другой. Под вашим руководством мы должны соединить обе руки и покончить наконец с болезнью” — завершают ласкериты.

Текст сопровождался иллюстраций из раковых клеток. Эти клетки, как бы, поедали нижние буквы и распространялись дальше — давали метастазы. Ласкериты хотели показать ужас рака на странице, его неотвратимость. И у них получилось. Читатели завалили редакцию письмами.

После этого обращения рак окончательно перешел из медицинской темы в общественную. Он перешел в статус государственного и международного значения. О нем заговорили везде: в газетах, книгах, кино и театрах. Нью-Йорк таймс написали 450 статей о раке в течение года, а Солженицын написал “Раковый корпус”.

Ласкериты были в восторге. Но чего они уж точно не ожидали — это массового сдвига общественных метафор.

“В 70-х произошла радикальная перемена в восприятии ужаса”, — писала американский философ Рената Салецл. Сначала была Холодная война. Американцы боялись гибели извне: от бомб и коммунистических полчищ, от отравленных вод и пришельцев из космоса. Нервы общества были натянуты, как струны. И вот, в начале 70-х появляется рак — биологическое увядание. Общество все еще боится, но фокус внимания смещается от внешней угрозы к внутренней. Рак становится воплощением внутреннего врага. Аналогия очевидна — мародерствующие клетки захватывают организм изнутри, посягают на свободу распоряжаться своим телом. Люди понимают, что катастрофа может произойти сама по себе — случайно. И политика тут ни при чем. Таким образом, рак задевает уже натянутые струны общественной напряженности. Происходит резонанс.

Итак, что изменилось после выхода обращения в “Вашингтон пост”? Раньше ласкериты собирали деньги на раковые исследования у народа. В своих кампаниях опирались только на поддержку людей. А в обращении к Никсону они применили другую тактику. “Пусть теперь правительство поможет своим гражданам. Без господдержки люди обречены. Вы ведь не допустите этого, так ведь?”. Все так.

Популярность ласкеритов росла с каждым днем, а лекарство от рака становилось частью американской мечты. “Не одобрить траты на раковые исследования — все равно, что посягнуть на материнство, национальный флаг и яблочный пирог”, — писали журналисты. Президент не мог пойти против этого убеждения.

Никсону нравились амбициозные проекты с четко поставленными целями. Он был недоволен тем, как работают научные институты. Ему не нравилась концепция “свободной науки”. Он считал, что научным деятелям нужна дисциплина и строгая отчетность. Иначе — это разброд, шатание и пустая трата денег. Поэтому, он делает рокировку: назначает на пост научного советника президента нового человека — импульсивного и динамичного управленца Эда Дэвида. Для всего научного сообщества это стало сигналом: “Пора шевелиться”. Но не только для них.

Мэри Ласкер тут же создает нейтральный комитет “Комиссия по покорению рака”. Его цель — давать президенту советы о самых эффективных противораковых стратегиях: в научном и общественном поле. Он состоял из ученых, администраторов, промышленников, менеджеров и специалистов в области онкологии.

Впоследствии, комитет стали называть “консультационной группой”. Мэри позаботилась о том, чтобы среди членов комитета не было ни одного равнодушного. Все участники были либо друзьями, либо единомышленниками, либо адептами движения.

Вскоре выходит первый итоговый отчет консультационной группы: “Национальная программа покорения рака”. Основная мысль: в прошлом, правительство всегда передавало ответственность за все научные проекты с высоким приоритетом независимому агентству, и это было эффективно. Таким образом, ласкериты намекали на то, что нужно создавать независимое онкологическое агентство — аналог НАСА. Они также предложили план финансирования такого агентства: сначала $400 млн, а потом повышать эту сумму на $150 млн каждый год. То есть, за год - около $1 млрд.

Одного из участников консультационной группы спросили: “Вы считаете, что страна может себе позволить такую программу?”. Он ответил: “Чего она точно не может себе позволить — это обойтись без нее”.

Рекомендации консультационной группы подействовали на политиков. 9 мая 1971 года сенат предлагает на рассмотрение законопроект S1828 — "Национальный акт о раке".

Цель законопроекта — создать Национальное независимое онкологическое агентство, которое будет исследовать рак. Директор агентства назначается президентом, а утверждается сенатом. Это означало высочайший уровень автономии. По сути, такое агентство ни перед кем не отчитывается. В отличие от других подобных институтов: все они были в ведомстве Национального института здравоохранения.

В акте было указано, что комитет должен состоять из 18 человек. Эти люди должны отчитываться о прогрессе в исследованиях перед конгрессом. В комитет должны входить ученые, менеджеры, политики и врачи и представители общественности, которые будут поддерживать интерес публики.

Уровень финансирования, автономии и общественного внимания агентства был самым высоким в истории американской науки. Звучит хорошо, но этой инициативе нужна серьезная поддержка. Мэри вступает в игру.

Эппи Ледерер была известной пресс-колумнисткой: вела колонку советов в национальной прессе. А еще была хорошей подругой Мэри. Ласкер рассказала Эппи о важности законопроекта. Вскоре, в прессе появляется целый выпуск, посвященный важности принятия Национального акта о раке. Время было выбрано идеально — близилось голосование в сенате.

“Дорогие читатели! Если сегодня вы хотели бы посмеяться, то пропускайте этот раздел. К сожалению, никакого веселья. Но, если вы хотите поучаствовать в спасении миллиона жизней, в том числе и своей, то добро пожаловать… Возможно, вы, как и я, задавались вопросом: “Если мы смогли высадиться на Луне, то почему мы не можем вылечить рак?”, — начиналась колонка Эппи.

Фактически Эппи повторила все то, что говорили ласкериты: раку не хватает политического покровительства. “Если каждый человек скажет своему сенатору, что хочет принятия Акта о раке, то его точно примут. Пишите письма своим сенаторам и не забывайте указывать имя”, — просила колумнистка.

“Своими глазами видела, как подъезжают грузовики к зданию сената. Письма несли целыми мешками. Один сенатор рассказал мне, что ему пришло 60 тыс. писем. Его секретарша чуть с ума не сошла. А сенатор штата Миссури написал в редакцию Ледерер — умолял ее в следующей колонке сказать, что писем больше не нужно”, — вспоминала местная журналистка.

Мэри и Эппи были потрясены шквалом писем сенату. Сенат тоже.

Летом 1971 года на рассмотрение поступила модифицированная версия проекта. Через пару недель его поставили на голосование: 79 — за, 1 — против. Произошло то, чего так хотели ласкериты. Теперь законопроект должна утвердить палата представителей.

Начались сложности. Там у ласкеритов было мало союзников. Плата представителей требовала новые показания: не только от членов консультационной группы ласкеритов, но и от сторонних врачей, менеджеров и политиков. И тут выясняется, что мнения независимой группы сильно отличаются от мнения сената.

“Их затею нельзя сравнивать с полетом на Луну. Для этой программы, в основном, нужны были только деньги, люди и техническое оснащение. У нас в руках уже были научные знания, которые буквально говорили “как” туда добраться. Эти данные базировались на давних научных открытиях. Их не нужно было искать. Что касается рака, то до сих пор не достигнуто даже приблизительное понимание того, как нормальная клетка становится злокачественной”, — критиковал ласкеритов бывший помощник министра здравоохранения.

“Начинать такую масштабную атаку на рак сейчас — это все равно, что лететь на Луну, не зная закон всемирного тяготения”, — добавлял онколог из Колумбийского университета.

“Если я правильно понял, то законопроект постулирует вот что: внутри Национального института здравоохранения (НИЗ) все институты равны, но Национальный институт онкологии — равнее”, — администратор НИЗ.

Тем временем приближались выборы 1972 года. Никсона переполняло нетерпение…

Война во Вьетнаме не могла закончиться в одночасье, а антираковый законопроект уже готов и находится на рассмотрении. Никсон понимал — нужно форсировать события.

Осенью 1971 года один из ласкеритов напросился на встречу с президентом в Овальный кабинет. Цель встречи — предложить компромисс, так как законопроект все еще буксовал в палате представителей. “Можете быть уверены — я все улажу”, — заверил Никсон.

Спустя пару недель сенатор штата Флорида выносит на голосование модифицированный законопроект. Он дает ласкеритам то, о чем они мечтали — многократное увеличение бюджета на раковые исследования. А еще — резкое ограничение автономии Национального института онкологии. От идеи создать “НАСА для рака” не осталось и следа. Несмотря на это, сенатор был убежден: и ласкериты, и общественность и президент будут довольны. “Разве не этого все хотят?”, — обосновывал он свое решение.

Началось голосование. Результат был единогласным: 350 — за, 5 — против. Сенат и палата представителей уладили все расхождения. Через неделю законопроект отправился на стол к президенту.

23 декабря 1971 года, на церемонии в Белом доме, Ричард Никсон подписал “Национальный акт о раке”. Во время церемонии Мэри Ласкер дежурно улыбалась, а Сидни Фарбер предпочел не приходить.

Для ласкеритов эта дата соединила вкус победы и горечь поражения. В 1971 году на исследования выделили $400 млн. В 1972 — $500 млн. В 1973 — $600 млн. Приток средств в $1,5 млрд. за три года стал монументальнейшим достижением в американской истории здравоохранения. Но!

Ученые, не входящие в консультационную группу, как один, говорили: “Время масштабной атаки на рак еще не пришло. Узконаправленные исследования — да. Свободные исследования и полная независимость — нет”. По мнению Мэри — это было поражением. “Законопроект не сохранил ничего полезного. Он потерял всякий смысл после того, как прошел через палату представителей. Мы хотели не этого”, — сообщила она репортерам.

Мэри Ласкер и Сидни Фарбер исчезли с радаров после голосования в палате представителей. Фарбер вернулся в Бостон и продолжил свои собственные исследования. Мэри переключилась с рака на проекты благоустройства Нью-Йорка. Она продолжала вести кампании в области здравоохранения: учредила собственную ежегодную премию за прорывы в области медицины и биологии. Но кое-что изменилось. В ней больше не было той энергии, которая сметает все государственные инстанции на своем пути. Заканчивалась эпоха ее двадцатилетней борьбы за жизни человечества.

Постепенно, поле битвы покинули и другие ученые. Стесненные узкими рамками, они не могли предложить ничего революционного. Свободные исследования оказались на периферии. За них никто не платил. В приоритете были большие клинические испытания комбинаций различных клеточных ядов. Также довольно неплохо финансировались поиски универсальных причин рака. Таких, как, например, теория вирусного происхождения рака. Совсем не этого добивались ласкериты.

В итоге, “Национальный акт о раке” стал провалом и для критиков и для инициаторов. Национальный институт здравоохранения, администраторы и политики говорили, что компромисс дал исследователям непростительно много. А независимые ученые и ласкериты говорили о том, что компромисс похоронил надежду на исцеление. В одном из журналов написали: “Ударная программа не пощадила ни тех, ни других. Она ударила по всем”.

30 марта 1973 года в бостонской больнице, за закрытой дверью своего кабинета умер один из основоположников борьбы с лейкемией. У него остановилось сердце. Это был Сидни Фарбер. Мэри сильно переживала его смерть. “Я потеряла не просто друга, а частицу своей души. Без него, мир уже никогда не будет прежним", — говорила она.

В 1974 году один журналист брал у Мэри интервью. Они разговаривали о благоустройстве города. В самом конце разговора он не выдержал и сменил тему:
— Вы были одной из самых влиятельных женщин в стране. Каково для вас, человека такого масштаба, принять поражение?
— Влиятельная? Я так не думаю. Если бы это было так, то я бы добилась гораздо большего. А сейчас… Какое теперь это имеет значение?...