Если старение ещё худо-бедно, не всеми, но хотя бы частью общества, признаётся проблемой, то сама смерть — нет. Более того, большинство исследователей старения не выступают против смерти. То есть они занимаются старением ради публикаций, денег, любопытства, но не ради продления жизни.

Раньше я относился к этому, как к досадному обстоятельству: пусть, люди же занимаются полезным делом. Но вот, какое дело: если мы не ставим цель, то мы к ней и не придем.

К сожалению, разговор о радикальном продлении жизни скатывается к разговору о правильном питании, отказу от «всякой химии», улучшению качества жизни. Нет речи о смелых, экстраординарных экспериментах. В итоге силы, время и средства уходят не туда.

Получается вообще чёрт знает что: люди, в теории отвечающие за приближение бессмертия, выступают против. Со словами «давайте не будем пугать людей». Попытки подстроиться под запросы смертнического общества оборачиваются сплошным вредительством.

Люди не отдают себе отчет, как начинают выступать против радикального продления жизни. А иногда делают это и вполне сознательно и открыто.

Возможно, надо переносить акцент со старения на проблему смерти, исчезновения человека. Такой разговор будет иметь ряд важных последствий, в том числе и для старения — будет переформатирована вся работа по поиску лекарства от старости, откроется дорога принципиально новому классу экспериментов. Например, поддержанию жизнедеятельности головы млекопитающего вне тела. Мы будем стремиться к постановке рекордов в продлении жизни, а не только к поиску медицинской индикации.

Само изучение старения никуда не денется. Это уже большой тренд. А вот продление жизни как борьба со смертью требует фокуса внимания.

Прежде всего, люди не занимаются продлениям жизни, просто потому что не верят. Не верят, что доживут до технологий. К сожалению, доказательством возможности мало кто занимается.

Хотя дела обстоят не так плохо, как может показаться. Показаться так может из-за отсутствия рекордов продления жизни за последнее время и из-за нарастающей сложности старения по мере его изучения. Мы наблюдаем провал за провалом клинических испытаний лекарств, отдаленно напоминающих терапию старения.

Тем не менее, шансы есть.

Первый аргумент «за» в том, что человечество не использовало и 0,01% своих возможностей по продлению жизни человека. На исследования старения падают крохи со стола общества потребления. Любая мелочь больше, чем борьба за жизнь, например, рынок жевачки.

Сравните число футбольных стадионов с числом исследовательских институтов продолжительности жизни. Последних просто не существует. А исследования старения, наверное, в сто раз меньше трат на футбол.

Единственное, эти ресурсы надо отобрать. Ни один футболист на свете не отдаст свои гонорары ученым. Здесь ученым надо взять и подумать, при каких условиях они станут популярными.

Второе — это удешевление стоимости транскриптомов. Как только мы сможем мониторить 20 тысяч параметров в организмах миллионов человек, мы доподлинно будем знать, что надо включить/выключить, чтобы прожить дольше. И сделать нечто технологическое дешевле выглядит вполне реалистичным.

Третье. Существуют теоретически осуществимые сногсшибательные эксперименты — поддержание головы млекопитающего вне тела. Причем осуществить их можно прямо сейчас. А дальше это вопрос киборгизации органов, биоинкубаторов и искусственного тела.

Третье с половиной. Пересадка головы и выращивание и замена нервной ткани. Кажется, что за 20 лет можно научиться менять тело на донорское. Это даст дополнительные 30 лет жизни в случае отсутствия Альцгеймера.

Четвертое. Совершенствование Искусственного Интеллекта идет с опережением графика. К 2045 году обещали сингулярность, и пока всё идёт по плану. Полноценный AI — это немедленное создание нанотехнологий и тотальный ремонт организма. Мало того, это моделирование сознания и решение вопроса о теоретической возможности переноса личности в компьютер.

Пятое. Я хочу предсказать ошеломляющие успехи комбинированной терапии старения в ближайшие 5 лет на животных. Для этого нам с вами надо приложить усилия.

Человек с годами становится консервативней и тяжелей на подъем. Но в продлении жизни надо быть более отчаянным и смелым, так как терять уже нечего.

Собственно, решение, заниматься продлением жизни или нет, зависит как от оценки шансов, так и от оценки стоимости жизни. Я предлагаю оценивать собственную жизнь выше, чем все деньги мира — тогда игра даже с минимальными шансами будет выгодна.

Сначала давайте ответим на один вопрос. Исходя из того, что про старение известно из миллиона научных статей, насколько сложной выглядит задача увеличения продолжительности жизни человека в два раза? Варианты ответа:

1. Относительно простой, и скоро она будет решена;

2. Очень непростой, но принципиально понятно, что делать, и за 20-30 лет состоится прорыв;

3. Чудовищно сложной, и её решение требует колоссальных усилий.

В зависимости от того, как мы отвечаем, мы должны заниматься очень разными видами деятельности.

Если нам кажется, что лекарство от старости вот-вот будет создано, тогда стоит запускать биотех стартап и в конкурентной борьбе создавать средство продления жизни.

Склонность считать задачу простой связанно с такой логикой: на 20 лет продлить жизнь человека не так уж сложно, а за эти дополнительные 20 лет мы еще раз получим выигрыш времени, и так до бесконечности.

В случае «средней» сложности надо идти в чистую науку, особо не рассчитывая на прибыль. Тогда открытость науки, удешевление стоимости экспериментов по продлению жизни и специализированное образование будут для нас приоритетом.

Но если продление жизни нам кажется невообразимо трудным, то разумно заниматься исключительно общественными изменениями, чтобы на порядки увеличить масштаб борьбы со смертью.

Естественно, и стартапы, и «чистая наука» также играют роль социальных интервенций, но как показывает опыт, не очень эффективных. Пока научные достижения в исследованиях старения не приводили к экспоненциальному росту финансирования. Годовой бюджет Иститута Бака как был 10 лет назад в районе $50 млн, так и остался. Бюджет NIH за двадцать лет увеличился с $1 млрд до $4 млрд, что нельзя назвать впечатляющим результатом. Обри Ди Грей никогда не распоряжался даже $30 млн, хотя он самый известный исследователь.

Рост финансирования идет, но плавно, и никакие промежуточные научные результаты общество не убеждают.

Доходит до смешного: на предложение увеличить финансирование предлагается продемонстрировать продление жизни человека. Хотя деньги нужны, чтобы достичь этого самого продления жизни.

Радикальный рост масштаба проектов может быть следствием только общественных изменений.

Мы написали книгу, провели эксперимент, сняли фильм, опубликовали обзор, приняли участие в конференции — и на что это повлияло? У нас нет способа измерений, как это изменило общество.

Аналогичная задача стоит в исследованиях старения — создать биологические часы, по которым мы оцениваем эффективность вмешательств.

С общественными задачами тоже самое. У организма есть геном, а у общества — мемом, набор всех мемов и доминирующих стилей поведения.

Понимать, как культурный код меняется под воздействием социальных интервенций — наполовину решить задачу радикального продления жизни.

Научный метод используется в исследованиях старения и игнорируется, когда речь идет о финансировании исследований. Исследователь старения удивительным образом перестает быть ученым, когда речь идет о деньгах, и просто соглашается с правилами игры.

Прежде всего потому, что это не его область, он не специалист в антропологии, политэкономии, социолологии, да и сами эти науки толком лишены предсказательного блока.

Здесь есть еще один камень преткновения невероятной величины — это устойчивость мемома. Культура зацементирована традициями, обрядами, поговорками, писанными и неписаными правилами, общественным мнением, суевериями, моральными нормами. Большинство из них работает на смерть человека, лишает воли к сопротивлению и призывает к выполнению целей государства или правящего класса.

К счастью, прогресс неумолим и медленно, но верно гуманизирует общество. А сейчас уже и трансгуманизирует его. Перемены эти едва заметны, но мы должны создать чувствительные приборы социальных изменений. Таким образом мы избежим тысячи бессмысленных действий, которые ни к чему толком не приводят, а лишь забирают время. Не все проекты одинаково хороши.

Каскад социологических исследований, изучающих отношение людей к смерти и готовности бороться с ней, — первый шаг в создании такой метрики «Часов желания жить». Open Longevity запускает такие исследования и приглашает вас принять участие в опросе.

Само радикальное продление жизни не изобретено, а то, что продаётся, им не является. Простые и часто недостоверные предложения перетягивают на себя потребительский спрос. Ни диагностика, ни БАДы, ни акции биотех компаний по большому счёту не являются борьбой со смертью. Всё это — действия в парадигме смертнического общества.

Как печальное следствие — отсутствие маркетинга бессмертия. Нет пока такого товара, в который можно было бы вложить деньги, и прибыль привела бы к экспоненциальному росту масштаба борьбы со смертью.

Продать обществу продление жизни — это продать чистую идею, моральный выбор, в целом, новый взгляд на жизнь.

Борьба со смертью требует новых форматов, новых продуктов. Собственно, поиск этого формата и есть истинная борьба с старением. Нам нужен наилучший способ воздействия на общество в пользу принятия идеи радикального продления жизни.

Такую задачу в состоянии выполнить исключительно искусство. В нашем случае — трансгуманистическое искусство, направленное на побуждение людей действовать против смерти.

В среде сторонников продления жизни существует идея о необходимости создания позитивной картины будущего, где люди живут сверхдолго.

Действительно, человека, добившегося бессмертия, авторы множества фильмов и книг погружают в исключительно мрачный сценарий. Стремиться к бессмертию положено отрицательному персонажу. В фильме «Видоизмененный углерод» элита, добившаяся бессмертия, — сплошные подонки, негодяи и извращенцы.

Понятно, почему так происходит: если что-то желаемое кажется невозможным, легче это считать плохим и ненужным.

Неизвестно, возможен ли позитивный и одновременно реалистичный образ будущего. Точнее, неочевидно, что он будет воспринят как позитивный, так как для людей, как для вида, его нет.

Можно сколько угодно писать саги о космических кораблях с людьми на борту, вовлечёнными в капиталистические или феодальные отношения, но всё это абсолютная наивность. Как и то, что они будут сражаться на мечах. В ближайшие 30 лет роботы будут превосходить людей буквально во всём. Люди не потребуются на космических кораблях. Их работа не потребуется и на земле.

Вопрос технологического будущего в том, когда искусственный интеллект самостоятельно будет ставить перед собой задачи и начнет эскалацию изобретений.

Позитивный сценарий будущего связан исключительно со слиянием человека и искусственного интеллекта. История конца 21 века — это уже история сверхчеловека.

Технологическая сингулярность чётко проводит горизонт событий. Она произойдет, когда миллионы изобретений, например, в течении дня, создадут немыслимую для воображения картину мира. А на следующий день количество изобретений возрастатет, и картина мира изменится.
Всё это может случится благодаря функционированию Суперинтеллекта, способного постоянно улучшать себя.

Было бы довольно опрометчиво сидеть и ждать, когда суперинтеллект придет и решит проблему старения, избавит нас от экзистенциальных рисков. Собственно, он и есть главный экзистенциальный риск.
Полноценному искусственному интеллекту не обязательно плохо относиться к людям. Чтобы уничтожить человечество, ИИ достаточно просто не брать его интересы в расчёт.

Полноценный искусственный интеллект неминуемо будет создан, так как возможность возникновения разума доказана природой. Это может быть и такой экзотический феномен, как выращенный в биоинкубаторе огромный мозг, или эволюционирование современных компьютерных нейронных сетей.

Сейчас кажутся безосновательными утверждения из недавнего прошлого, что компьютер никогда не станет умнее человека. Представление о человеке, как венце создания, ничем не обосновано.

Совершенствование искусственного интеллекта — постепенный процесс, и в этот процесс людям необходимо вписаться физически. Возможно, через совершенствования интерфейсов человек-компьютер. Кроме того, люди сами умеют функционировать, как объединенный мозг, распределяя интеллектуальные задачи. Чтобы выжить, нам необходимо становиться коллективным разумом. Именно самим стать суперинтеллектом.

Наша статья на эту тему опубликованна в 2017 году
Искусственный интеллект в продлении жизни: от глубокого обучения к сверхразуму:

«Конечным шагом является слияние с ИИ, что подразумевает стирание границ между биологическим мозгом и компьютером. Это равносильно достижению практического бессмертия (если не будет глобальных рисков), потому что данные мозга будут легко копироваться и, при необходимости, восстанавливаться. По сути, человеческий разум и компьютерный сверхинтеллект сольются в единую систему. В то же время люди смогут поддерживать предпочтительный уровень автономии в отношении памяти, сознания и усвоенных навыков».

Это безальтернативное будущее. Всё остальное — самоубийственное исчезновение людей. В 22 век способен шагнуть только сверхчеловек. Возможно, люди останутся существовать, но не как доминирующая форма разума.

Возможно, изменения в пользу бессмертия связаны с неким социальным алгоритмом, напоминающим клеточный автомат: когда мы вовлечены в общественный проект, и простые действия каждого реализуют сложный узор социальных изменений.

Наверное, самым успешным подобным проектом был Ice Bucket Challenge — «испытание ведром ледяной воды». Кампания волонтерского фандрайзинга, направленная на повышение осведомлённости о боковом амиотрофическом склерозе (БАС) и благотворительное финансирование фондов по исследованию этой болезни.

Немного Википедии.

Кампания была организована в виде флешмоба, в котором люди должны были облить себя ведром ледяной воды и сделать пожертвование. По своей форме относилась к так называемым челленджам. Набрала широкую популярность в августе 2014 года благодаря участию многих известных личностей. Среди них актёр Вин Дизель, рэперы Dr. Dre и Эминем, музыкант Честер Беннингтон, певица Рианна, основатель Microsoft Билл Гейтс, основатель Facebook Марк Цукерберг, президенты США Джордж Буш, Барак Обама, Дональд Трамп.

По правилам, обливший себя ведром ледяной воды участник акции должен был перечислить в благотворительный фонд ALS Association $10 и бросить вызов ещё трём участникам. В течение 24 часов они должны были сделать то же самое, засняв процесс на видео. В случае, если они отказывались от участия в акции, нужно было внести пожертвование в благотворительный фонд в размере $100.

ALS Association собрала за время компании более $100 млн и провел ряд исследований. Что, в принципе, выдающийся результат — деньги на науку возникли из ничего!

Собственно, создать непрекращающийся Ice Bucket Challenge в пользу продления жизни было бы фантастическим решением, и, я думаю, такое возможно в рамках творческого объединения.

Одна из самых непонятных загадок изучения старения — это остановка исследований после обнаружения эффекта увеличения продолжительности жизни.

Предположим, открытие совершено, максимальная и медианная продолжительности жизни мыши увеличилась по сравнению с контролем на 20%. Таких исследований десятки: это, например, воздействие теломеразой научной группы Марии Бласке, или сенолитические терапии, или подавление воспаления в гипоталамусе. Можно сказать, что это полноценное терапевтическое воздействие на один из механизмов старения.

Удивительно то, что ни один из авторов вышеприведенных работ не стал комбинировать свои результаты с другими терапиями, показавшими эффективность.

Казалось бы, что может быть проще: у вас в руках работающее лекарство, проверьте его на фоне другого эффективного воздействия.

В чем же причина отсутствия исследований комбинаторного подхода?

Это тем более удивительно, что главный рекорд увеличения продолжительности жизни млекопитающего был получен именно с помощью комбинации. В 2001 году Андржей Бартке получил у мышей мутацию Prop1, подавляющую синтез гормона роста, которая сама по себе сильно продлевала жизнь мышам, а в сочетании с ограничением калорий он добился увеличения продолжительности жизни в 2 раза.

Однако даже это не сделало комбинаторный подход популярным методом биологии старения. Специально созданная база данных Synergy Age показывает, что к сегодняшнему дню на мышах протестировано всего 36 генетических комбинаций, а на дрозофилах — 27. Фармакологических комбинаций — и того меньше.

При этом, изучая статьи Synergy Age, мы регулярно видим не только аддитивные эффекты (когда эффекты увеличения продолжительности жизни суммируются), но и синергетические (когда несколько воздействий продлевают жизнь на больший срок, чем сумма эффектов единичных воздействий). К таковым можно отнести двойного мутанта, червя C. elegance: по гену аутофагии atg-16.2 и гену, участвующем в сигналинге инсулин-подобного фактора роста daf-2.

Для дрозофилы подобным примером может быть двойной «мутант-сверхэкспрессант» генов rpr и dilp2 (усиленно экспрессирующий оба гена), у которого изменяется метаболизм сахаров и липидов, повышена устойчивость к голоданию и окислительному стрессу, что в итоге ведет к увеличению продолжительности жизни.

Учитывая, что старение имеет множественные причины и разделяется на отдельные механизмы, кажется очевидным, что без комбинаций не обойтись. Однако исследований по комбинаторному подходу по-прежнему чрезвычайно мало.

Прежде всего это связанно с повышением стоимостью научно-исследовательских работ. Проверка комбинаций терапий требует привлечения колоссального финансирования — собственно, для этого и нужны все общественные изменения.

Мы в Open Longevity наметили целый план действий по стимулированию исследований комбинаций.

Мы сейчас пишем научный обзор, который сможет аргументированно показать биологам перспективность комбинаций: это и анализ главных успешных экспериментов по продлению жизни, и опыт смежных областей, например, онкотерапии, где комбинированные воздействия за последние десятилетия вошли в рутинную практику.

Наша база данных Open Genes собирает все гены, связанные с регулированием продолжительности жизни. Речь идет не просто о таблице с ссылками на статьи, а полноценный биоинформатический инструмент для поиска оптимальных воздействий.

Сейчас в базе 2400 генов, и это самая полная база данных о генетики старения в мире.

Open Genes — универсальный инструмент по подбору комбинированной генной терапии старения. Также скоро мы запустим биоинформатический конкурс по подбору комбинаций интервенций против старения.

Бессмертие — реализация идеи быть нужным. Быть нужным всегда.

Исследования Open Longevity показывают, прежде всего одинокие люди не хотят продления жизни. Наше существование — производная от наших отношений. Среда или убьет нас, или спасет.

Задача продления жизни практически всегда идет в контексте общего дела, научных коллабораций, построения сообщества, формирования общественного мнения. Это грандиозный проект, требующий сотрудничества нового типа, сверхсотрудничества.

Равнодушие к чужим жизням — причина того, что со смертью люди не борются всерьез. В обществе не хватает дружеских отношений.

Просто призыв повысить ценность человеческой жизни декларативен, так как в нем не содержится способа повышения нужности человека.

Людям надо заново учиться дружить. Тут проблема формата: люди подружатся, если вместе пойдут в поход на месяц.

Когда мы говорим о продлении жизни, мы на самом деле должны искать формат, где реализуются хорошие отношения друг с другом.

Тут есть еще одна проблема: отношения — роскошь, требующая времени. Как эту борьбу за жизнь встроить в повседневность?

Такой способ — это игра. Геймефикация продления жизни — реалистичный способ рекрутинга новых героев в борьбе со смертью. В итоге это ни при каких обстоятельствах не должна быть игра с нулевой суммой, так как в случае успеха исследований выигрывают все.

Open Longevity предлагает сделать первый шаг в такой игре — получить карточку волонтера и выполняя задания, повышать свой уровень.

Общественные изменения происходят резко: мода, революция, рождение и исчезновение некоторых социальных групп. Люди вдруг перестают делать одно и начинают вместе делать другое. Об этом написана книга «Переломный момент» Малкольма Гладуэлла. Но перед этим происходит множество незаметных изменений.

Такого переломного момента для радикального продления жизни не произошло.

Хотелось бы как можно скорее заполнить этот невидимый бассейн небольших изменений, но чем? Твиттами, книгами, проектами, NFT, фильмами? Наверняка, всем этим и ещё миллионом вещей. Создание этой критической массы — и есть основная задача борьбы со смертью. И надо научиться производить её намного быстрее, чем дело идёт сейчас.

«К примеру, один из самых печально известных в истории Нью-Йорка инцидентов произошел в 1964 году. Тогда была убита молодая жительница района Кью Гарденз по имени Кэтрин Дженовиз. Убийца трижды возвращался к Дженовиз на улице и нападал на нее. Это длилось в течение полутора часов, и тридцать восемь ее соседей наблюдали за происходящим из окон. За это время никто из тридцати восьми свидетелей не позвонил в полицию. Этот случай вызвал большую волну покаяния. Он стал символом губительного влияния ни человеческую душу жизни в большом городе.

Эйб Розенталь который впоследствии стал редактором «New York Times», написал в своей книге об этом случае:

«Никто не может сказать, почему ни один из тридцати восьми человек не поднял трубку, когда мисс Дженовиз подвергалась нападению, потому что они сами не могут этого сказать. Можно предположить, что их апатия была на самом деле одной из реакций на жизнь в большом городе. Вопрос чуть ли не психологического выживания человека, окруженного и сжатого миллионами людей, — защититься от постоянных вторжений в личную жизнь, и единственный путь достижения этого — почти полное игнорирование всех этих людей. Равнодушие к соседу и его проблемам — это условный рефлекс всех живущих в Нью-Йорке и в других крупных городах».

Это определяемое средой объяснение кажется нам вполне логичным. Анонимность и отчужденность в мегаполисе делает людей жестокими и бездушными. Правда об истории мисс Дженовиз, однако, немного сложнее и намного интереснее. Два нью-йоркских психолога — Бибб Латане из Колумбийского университета и Джон Дарли из Нью-Йоркского университета — провели последовательную серию экспериментов, пытаясь разобраться в том, что они обозначили как «проблему постороннего».

Они инсценировали различные чрезвычайные ситуации, чтобы посмотреть, кто придет на помощь. И с удивлением установили, что главный фактор, по которому можно было предсказать, что человек придет на помощь — это количество свидетелей того, что происходит.

Например, в одном из экспериментов Латане и Дарли попросили студента, который находился один в помещении, изобразить приступ эпилепсии. Когда за дверью был всего один человек, слышавший то, что происходило в комнате, то в 85% случаев он бросался на помощь студенту. Но когда люди полагали, что есть еще четыре человека, которые слышат звуки, характерные для этого приступа, они помогали студенту всего в 31% случаев.

В ходе другого эксперимента люди, видевшие дым из-под двери, поднимали тревогу в 75% случаев, когда были одни, но о происшествии сообщали только в 38% случаев, когда находились в группе. Когда люди находятся в группе, можно сказать, что они менее ответственны за принятие мер.

Они полагают, что позвонит кто-то другой, или же считают, что раз никто не действует, значит, наблюдаемая проблема (звуки из соседней комнаты, похожие на приступ, или дым из-под двери) — это вовсе не проблема…» — из книги Малкольм Гладуэлл «Переломный момент. Как незначительные изменения приводят к глобальным переменам».

А теперь представьте, насколько широко известна проблема смерти?! В нашем случае «проблема постороннего» доведена до предела. Очевидно, что огромное число людей занимается старением и, напротив, совершенно не очевидно, какой существенный вклад можно внести одному человеку.

Исходя из логики Латан и Дарли, чтобы человек начал сопротивляться смерти, его необходимо оставить с ней наедине. Собственно, так и происходит в угрожающих жизни обстоятельствах.

А как оставить человека наедине со смертью, которая придет через 30 лет?
Да-к это как раз задача трансгуманистического искусства. Книга, фильм, выставка. Ужас должен быть настоящим. Только посмотрев в глаза смерти, люди начинают сопротивляться.

Мне часто советуют написать позитивный сценарий будущего. Ответить на вопросы, зачем людям жить.

А я думаю, наоборот, нужно показать негативный сценарий. Как раз его избежание приведет к реализации позитивного. Иначе получается нелепая ситуация: мы уговариваем людей жить, а они капризничают, приводят всё новые возражения, типа вдруг им скучно станет.

Вот с какой сложностью сталкиваешься, отвечая на вопрос «ну и что мне делать, если я хочу внести вклад в борьбу со старением?». У человека уже есть некие ожидания, чаще всего диетического характера. Типа, чтобы жить дольше, надо следовать некой диете и пить БАДы. Люди ждут практических советов.

Всё это не имеет отношения к борьбе со смертью. Борьбе со смертью требуются организационные усилия. И ответ на вопрос выше — это присоединиться к группе, занимающейся продлением жизни.
При этом, с кем-то получится контакт, с кем-то нет — неважно, можно перейти в другую организацию.

Самостоятельные действия без опыта работы в области мне кажутся абсолютно бессмысленными. Трата времени, сил и денег. Не имеет смысла создавать и собственную организацию, пока нет опыта работы именно в нашей сфере.

А вот какую задачу должны решать организации: формализовать то, что они хотят от своих участников. То есть создать набор инструкций. Как раз конкуренция, взаимное дополнение и эволюция этих инструкций и есть истинная борьба со смертью. Остальное тлен и не системно.